Страницы истории и культуры

• Миасс

Миасец Николай Кочкин, подростком сбежав из ссылки, зимой пешком прошел по тайге более 1000 километров.

Жизнь этого, по-своему выдающегося жителя Миасса можно приравнять к подвигу. В одной из глав книги Александра Базарова «Дурелом, или господа колхозники», посвященной насильственной коллективизации и раскулачиванию, говорится и о Николае Кочкине. Его, 12-летнего, вместе с матерью, младшими братом и сестрой, семьей старшего брата (отец был арестован и сослан раньше) отправили в ссылку на север Сибири. Оттуда он сбежал в Миасс. Более 1000 километров прошел пешком по тайге. Вернувшись в родные места, все силы отдал «строительству социализма». Потому что не власть, а перегибщиков считал виновными в бедах и трагедиях крестьян.

С Николаем Афанасьевичем мне довелось побеседовать лет за пять до его смерти.

Больше узнать о нем помогли сотрудники историко-просветительского музея миасского «Мемориала», расположенного в школе №11. Здесь имеются материалы о Кочкине. В том числе машинописная книга его воспоминаний.

Читая ее, видишь: и вся последующая жизнь Кочкина более чем примечательна, насыщена поразительными фактами преодоления разных невзгод и стойкости перед ударами судьбы. Но только рассказ самого Николая Афанасьевича помог прояснить, в чем кроется основная причина этой жизненной прочности.

Арбузы зимой

- Ваша семья была раскулачена и сослана. Расскажите, пожалуйста, как ваш отец стал «кулацким элементом, пьющим кровь из трудового крестьянства».

- В 1921 году отец вернулся с Гражданской войны. Воевал в конной армии Буденого, - рассказывает далеко не стариковского вида мужчина-крепыш, достаточно уверенный в себе, с цепким взглядом. - Изба у нас в деревне Малое Кукушкино Чебаркульского района была маленькая, а семья большая - семь человек. Всем прибывшим с фронта сельсовет выделил лес на постройку домов. За пять лет отец со старшим братом Михаилом построили большой дом, с крышей, крытой железом, с красивым фасадом. Такими же домами обзавелись и другие вернувшиеся с войны односельчане.

Новая экономическая политика наделила крестьян землей. Отец получил в собственность 15 десятин. Лошадь была одна (та, на которой воевал). Что делать? Раскидали по непаханой стерне семена (подсолнечника, гороха, овса, ячменя). Попросили пастуха прогнать стадо по полю. Осенью собрали неплохой урожай. Продав излишки, отец купил лошадей. Изготовил маслобойку. Продажа масла прибавляла деньжат. Отец стал лучше обрабатывать землю, получать большие урожаи. При этом работал не покладая рук, с раннего утра до ночи.

Присмотрел на берегу реки песчаный участок. Посеяв арбузы и дыни, сказал нам, детям: «Хотите сладко кушать - поливайте каждый вечер». Три года собирали бахчевые. Когда зимой 1928 года женили старшего брата, к столу подали арбузы, которые хранили в амбаре засыпанными зерном.

Раскулачивание

Отец расширял хозяйство: закупал сельскохозяйственную технику, лошадей, коров, свиней, гусей, индюков, овец. Придумал и изготовил несколько приспособлений. Ему, кроме матери, помогали старшие дети Миша и Аня.

Все наше благополучие рухнуло в 1929 году. Урожай собрали отменный, позволивший легко рассчитаться с государством. Но комиссия по хлебозаготовкам установила дополнительный 5-кратный план. Выгребли семена, фураж, и все равно не хватило. Отца увезли в Челябинск. Судили, дали три года. Отбывал в Солекамске, строил бумажный комбинат. Хозяйство пошло в упадок. Михаил понял, что свободная жизнь для крестьянина закончилась, и стал забивать скот. В феврале в два часа ночи подогнали к дому три телеги и объявили, что нас выселяют.

- Что дальше?

- Привезли на станцию Полетаево. Вокзал был переполнен такими же, как мы. Жутко было смотреть на это море горя. Утром подали поезд с «телячьими» вагонами: на полу и на нарах - солома, посредине - чугунная печка и два ящика угля. Два ведра для туалета.

В вагоне во время движения стоял страшный холод - «буржуйка» была бессильна против ветра, свистящего в многочисленных щелях. Грудные дети простужались и умирали, а их матери рвали на себе волосы, на глазах становящиеся седыми.

Прибыли в Тюмень. Этап из около семи тысяч подвод, на которые посадили ссыльных, растянулся на километры. Погода стояла морозная. Мать закутала нас тряпками, обложила вещевыми мешками, а сама сидела сверху, как курица, зорко следя, чтобы никого не продуло. Вьюжило, а она целыми днями сидела на возу и тряслась над нами, непрерывно молясь. Великая ей благодарность. А ведь в той многодневной дороге много детей погибло от простуды и воспаления легких.

Ужасы ссылки

В Тобольске несколько дней прожили в закрытом для богослужений соборе. Потом всех развезли по деревням. Весной к пристани причалил пароход с тюремными баржами. Их набили ссыльными, как бочки селедкой. В месте, где Иртыш сливается с Обью, разыгрался шторм. Баржи бросало из стороны в сторону, как спичечные коробки. Людей страшно тошнило, калечило. К утру ветер стих, и пароход подошел к пристани Самарово, куда вынесли тела погибших в результате качки. Пароход поднялся вверх по Оби до Сургута, где высадили работоспособную часть ссыльных. Остальных повезли назад, по деревням. К берегу подвозили на больших рыбацких лодках. Та, в которой находились мы, перевернулась от перегрузки. Я схватил 7-летнего братишку Егора, и поплыл с ним. Мать держала 4-летнюю Лизу. Потом кричит «Тонем». Но тут подхватил их матрос с баржи, вытащил на берег. Из этой злосчастной лодки утонули две девочки. Их матери всю ночь бились в истерике на берегу, падали на песок и загребали его руками.

- Чем кормилась семья?

- Когда жили в деревне у деда-рыбака, я помогал ему распутывать и сушить сети, делал корзины из корней деревьев для него и других рыбаков, за что вся наша семья имела хороший харч.

Потом многих ссыльных, в том числе нашу семью, переселили в глухую тайгу. Летом жили в балагане из веток, а на зиму вырыли землянку. Уже при заморозках сооружали крышу. От разожженного рядом костра вспыхнул пожар. Все в землянке сгорело. Сами едва спаслись, причем я в последние секунды вытащил братишку. До сих пор не могу понять, как мы не замерзли в ту зиму. Страшно вспомнить...

Старший товарищ научил меня делать ловушки для дичи, которой те места изобиловали. Но чтобы охота была удачной, надо было перейти Обь по узкой тропинке между вздыбленными льдинами. Неверный шаг, и, скатившись по ледяной глыбе, разобьешься. Ничего не поделаешь, есть надо, и я шел. И частенько приносил к обеду куропаток, косачей, зайцев. Это - зимой. Весной и летом спасала рыбная ловля.

Однако еды все равно не хватало. Многие из нашего поселения пухли и умирали от голода. В морозы могилы не вырыть, потому мертвецов складывали поленицей. Умирали также от цинги и тифа. Однажды, возвращаясь с рыбалки, я наткнулся на плантацию дикого лука. Узнав об этом, местный доктор назвал меня спасителем. Луком стали лечить от цинги.

Был случай, когда мы с женой брата Татьяной чуть не погибли. Ее, к слову, обещали не высылать, заяви она о разводе с Михаилом. Но делать этого не стала, и вместе с нами отправилась в Сибирь. Так вот: решила она продать в ближайшей деревне костюм мужа, чтобы купить продуктов. Дорога через тайгу неблизкая и небезопасная, а потому взяла с собой меня. Была весна. Лед начинал таять. Когда переходили широкий залив, Татьяна провалилась в воду. Я, видя, как она отчаянно и безуспешно пытается выбраться на лед, испугался и заревел. Потом снял ремень и пальто. Связав их, пополз к полынье. Татьяна ухватилась за пальто, расстелила на кромке, и кое-как выползла на лед. Когда вернулись назад, мать сказала, что, почуяв неладное, целый день молилась за нас.

«Самоходом» по тайге

- Николай Афанасьевич, как вы сбежали из ссылки?

- Слушайте дальше. Я заболел сыпным тифом. С высокой температурой меня отвезли в Самарово и поместили в больницу. Привезенные вместе со мной, но заболевшие на день раньше, умерли, а мне суждено было выжить. Из больницы меня направили в местный детский дом. Там я узнал, что нашу семью (отец к тому времени освободился и добровольно приехал в Сибирь, став тут снова бесправным) перевезли неизвестно куда. В детдоме кормили плохо. Воспитанники умирали один за другим. И тогда я решил сбежать: пешком добраться до Тобольска, потом таким же образом - в Тюмень, а оттуда поездами - до Миасса, где жила моя старшая сестра, избежавшая ссылки. Сказал - сделал.

- Труден был путь?

- Не то слово. Смертельно опасен. Однажды в пургу наверняка замерз бы на дороге, если бы не проезжал по ней деревенский мужик на санях. В другой раз, сбившись с пути из-за сильного бурана, остался на ночь в лесу. Чтоб не замерзнуть, ходил вокруг могучего кедра. Но под утро сон сморил. И точно бы окоченел, если бы не толкнул меня носом медведь. По его следу шел охотник, и это спасло меня уже от косолапого. Я порядком обморозился, временно потерял зрение. Но, отлежавшись в сельской больнице, вопреки уговорам врачей продолжил путь.

Мне было 14 лет, из-за маленького роста выглядел на 8-9. В деревнях, где просился на ночлег, меня, страшно исхудалого, жалели, кормили, давали в дорогу сухарей. Многие поначалу не верили, что я такое огромное расстояние прошел пешком. Но я доставал самодельный блокнот, и подробно рассказывал, какие населенные пункты миновал, у кого останавливался. Хозяева удивлялись, смягчались душой. Однако случалось: и в стогах сена ночевал, и милостыней пробивался, и помойки в поисках съестного обыскивал.

Много добрых людей повидал я, пройдя пешком почти 1000 верст. Но еще больше - замерзших тел беглых ссыльных, особенно на дороге до Тобольска. До Тюмени шагалось веселей, без происшествий. В Тюмени на вокзале меня насильно увели в свою шайку малолетние воры. Хорошо одели, кормили по три раза в день. Но когда пришло время идти «на дело», я сбежал. Машинист паровоза, сочувственно отнесшийся ко мне, довез до Свердловска. Через некоторое время я был в Челябинске. Оттуда - также поездом в Миасс.

Ударная юность

- Тут ваша жизнь обрела спокойное русло?

- Не сразу. Как к сыну раскулаченного ко мне относились недоверчиво. Пока не устроился в Миасский лесхоз вздымщиком - собирать смолу, или живицу, как мы ее называли. Оттого, что не вернули в ссылку, старался работать за двоих, и вскоре стал передовиком. Даже направили на слет, проходивший в Свердловске, посадили в президиуме, наградили новым костюмом, дали премию.

От непосильной работы заболели ноги. Не мог передвигаться даже на костылях. Сказалось и «путешествие» по Сибири: весной переходил вброд холодные речки и ручьи. Стал я в полном смысле инвалидом. Уже смирился с незавидной участью, но помог случай. Вернее, местная знахарка. Сделала спирто-табачный настой, парила мои ноги в печи, пока не почувствовал, как закололо в суставах. Вскоре встал на костыли, а еще через год был годен к строевой.

Закончил училище, стал шофером. В 39-ом был призван в армию. Под Халхин-Голом контузило. В финскую сильно обморозился. Настолько, что потерял сознание. Очнулся в челябинском тыловом госпитале. После лечения работал на Тракторострое. И тут выбился в ударники. Был представлен к ордену Трудового Красного Знамени. Но когда при большом стечение народа нарком Гинзбург собирался вручить его мне, из зала крикнули: «Кулаков награждаете?». Гинзбург коробочку с наградой отложил в сторону.

В Великую отечественную воевать не довелось: эшелон с пополнением, в котором я находился, попал под бомбежку. И снова я - в госпитале в Челябинске. Потом комсомолом был направлен поднимать сельское хозяйство. Много лет проработал председателем сельсовета.

Вместо послесловия

- Словом, пришли в ту самую власть, которая в свое время несправедливо и непростительно обидела вашу семью...

- Со своей семьей, вернувшейся из ссылки, я увиделся только после войны, спустя 15 лет. Не было младшей сестренки - умерла от тифа. Мать все эти годы непрестанно и усиленно молилась обо мне, как она рассказала. Благодаря этому, как я думаю, и удалось мне выжить. Вспоминая те годы, когда лишали прав и отправляли на верную гибель тысячи крестьянских семей, не мог и теперь не могу утверждать, что это вина государства, а не «перегибщиков» на верху и на местах.

Не стал спорить с Николаем Афанасьевичем. Тяжелые испытания, закалив характер, не изменили его сознания. Он оставался человеком своего, советского времени.

• Назад
• Вперёд