Главная

1

Василий проснулся среди ночи от ощущения, будто находится на грани обморочного состояния или сумасшествия. Дышать было трудно, мысли путались, устремляясь в неведомое и упираясь во что-то липкое. Оно окутывало сознание, пугало ввергнуть в пучину бесконтрольного существования. Попытался усилиями воли преодолеть накаты удушливости и страха, но болезненное состояние не проходило.

Резко встал с дивана, включил в комнате свет. Чтобы отвлечь внимание, взглянул на часы: половина четвертого утра. Надо бы выйти на кухню, выпить какую-нибудь таблетку, а лучше что-нибудь успокоительное – пустырник, валерьянку, но не хотел будить семью сестры, спавшую в соседних комнатах. 

Будучи человеком верующим, Василий понимал, что дело вовсе не в магнитной буре, спрогнозированной синоптиками. Что-то неправильное было в самой его жизни, причем не во всей и не в недавнем прошлом, а в последние дни. Да что лукавить перед собой? Что-то очень нехорошее и даже страшное таилось в его отношении к Тасе, в поведении с ней. 

2

Приехав на месяц в провинциальный городок к сестре, Василий захотел увидеть женщину, с которой познакомился полгода назад в прежнюю поездку сюда. Тогда он только интуитивно предположил, а в этот раз разглядел в ней наряду с внешней привлекательностью редкую и необыкновенно красивую душу. И прежние симпатии переросли в желание связать с Тасей свою жизнь. После того, как пять лет назад развелся, на личном фронте он терпел поражения одно за другим и совсем, было, отчаялся. И вдруг увидел в Тасе то самое расположение, которое не оставляло сомнений: хорошей женой, любящей и верной подругой станет эта женщина на все оставшиеся годы.

3

Она работала медсестрой в больнице, имела замужнюю дочь, жила с матерью в частном доме на окраине городка. Обе женщины отличались неимоверным трудолюбием и запредельной скромностью. В обеих сказывались старообрядческие корни. В матери - нечастым даже у стариков стоическим преодолением невзгод и трудностей, терпением и мудростью, в дочери – редкой душевной чистотой и доброй направленностью всех мыслей, что рождались в голове и слетали с уст.

Когда Василий приходил к ним, его встречали как родного: выставляли на стол все, что было в холодильнике, специально для него подогревали едва остывшие блюда, то и дело подкладывали в тарелку, подливали чай, кофе, а порой и горячительного, всегда имевшегося «на всякий случай». Тут же стояло самое лучшее варенье, громоздились на блюде и в вазах пироги, печенье, пряники, конфеты. Сначала Василию казалось внимание этих женщин чрезмерным, но достаточно скоро он убедился, что оно исходит от души и распространяется практически на всех, кто приходит в их дом с добром.

Мать Таси много рассказывала о своей нелегкой жизни, не ропща на судьбу, не жалуясь, а как бы размышляя над произошедшими злоключениями, подводя итоги, подчас невеселые, горькие, но без излишнего драматизма. Отсутствие жалости к себе, спокойствие, шутливые и остроумные высказывания свидетельствовали о здравом, еще крепком духе.

В разговорах она никак не задевала тему отношения Василия к младшей дочери (была у нее и старшая). Но за ее внимательным и строгим взглядом, иногда обращенным на Василия и вызывавшим в нем трепет и холодок, легко угадывались невысказанные ожидания и надежды. И зачастивший гость решил про себя: женюсь.

4

В этом провинциальном городке он занимался исследованиями социально-культурного слоя дореволюционной периферии, собирал материал для кандидатской диссертации. Так он проводил свой отпуск, после которого должен был вернуться к однообразной, во многом надоевшей работе в областном краеведческом музее. Вечерами и в выходные шел к Тасе, ужинал или обедал с ней и ее матерью, а потом они вдвоем гуляли вдоль речки, по лесистым окраинам городка. В дом к сестре возвращался, когда начинало темнеть.

5

С Тасей его познакомила подруга сестры, когда узнала, что Василий интересуется укладом жизни старообрядцев. Это было полгода назад, когда он приезжал на 35-летие родственницы в новогодние праздники. Соседка по застолью и привела брата подружки в дом Таси и ее матери. В первый раз он пришел, чтобы расспросить про родителей пожилой женщины, их быт, нравы. Во второй и третий, чтобы вновь увидеть Тасю, поговорить с ней. Когда еще в первый приход знакомились, Василий спросил:

Как вас по имени-отчеству?

Я выгляжу такой старой, что вы хотите величать меня, как маму? - она попыталась пошутить, но получилось как-то неловко.

Нет. Выглядите удивительно хорошо. Даже не подумаешь, что у вас замужняя дочь. Вы внушаете редкое уважение и симпатию, а потому...

Хотите - зовите Таисией Павловной. Но лучше – просто Тасей.

Общение складывалось непросто. Тася была очень скромна, скованна, но в ее ответах сквозила беспредельная искренность, доверчивость, угадывалось нарастающее расположение. Больше всего Василия поразило в этой женщине неуклонное следование во всем - в речи, в выражении эмоций, в оценках людей и событий – неким высоким нравственным нормам, словно передавшимся по наследству от верующих предков. До этих высот самому Василию, хотя и обратившемуся к Богу, было далеко, и это он интуитивно чувствовал. При этом Тася редко ходила в церковь, не знала канонических молитв, молилась «по-своему» перед маминым иконостасом от случая к случаю.

Василий к тому времени прочел несколько книг о старообрядцах (раскольниках), вдохновился их миропониманием, самой жизнью сродни подвигу в условиях почти непрерывных преследований и гонений. Их усердие в трудах и молитвах, самопожертвование ради «истинной веры», высокие духовные порывы накладывались в представлении исследователя на образ жизни Таси и ее матери. И он стал оказывать явные знаки внимания женщине, жившей до него в некоем затворничестве, не знавшей мужских ласк немало лет. Как потом он узнал, более пятнадцати, прошедших после развода с мужем, пьяницей и драчуном.

Она оказалась на редкость чуткой, отзывчивой и благодарной. По невольно проступавшему румянцу на щеках, опущенным ресницам Василий догадывался, что она радуется его приходам. Улучив момент, когда мать вышла во двор за дровами, он обнял Тасю и, преодолев слабое сопротивление, поцеловал. А на следующий день уехал и полгода никак не напоминал о себе - ни письмом, ни открыткой, ни приветом через знакомую сестры.

6

Вновь появившись в доме Таси, он много говорил о том, что не раз вспоминал гостеприимство хозяек, а не писал только потому, что хотел сделать сюрприз – вскоре приехать (езды-то от областного центра до их городка два часа). Но дела заставляли откладывать поездку с одних выходных на другие. Тася слушала внимательно, очень хотела верить оправданиям Василия, но что-то внутри противилось этому. Однако радость, связанная с его приездом, а больше с тем, что они смогут видеться целых четыре недели, вытеснила в ней все недоверчивые мысли относительно «не получившегося сюрприза».

И все же очень скоро она была вынуждена вновь подумать о времени, разделившем их поцелуй и новый его приезд. Гуляя с Тасей вдоль тишайшей речки, с ласковой прозрачно-зеленоватой водой, Василий разоткровенничался, пустился в анализ своих душевных дел и случайно проговорился: в эти полгода у него был роман с коллегой по работе, молодой сослуживицей. Он утешился тем, что роман начался и закончился стремительно - это позволило его душевной ране быстро зарубцеваться. Рассказывая, Василий не заметил, какую рану нанес Тасиному сердцу, готовому разорваться от нестерпимой боли. Вдруг поднялся ветер, речка словно взбунтовалась, и Василий утратил всякий интерес к продолжению прогулки. Всю ночь Тася проплакала, а следующим вечером вновь радовалась его приходу.

7

Воскресное время с одиннадцати утра (после литургии в храме) до позднего вечера Василий посвящал Тасе. В первый же выходной они зашли далеко в лес. Василий удивлялся, увидев, с какой самозабвенной радостью Тася собирает землянику.

Любым развлечениям предпочитаю собирать ягоды, -

ответила она на его шутливое сравнение со сказочной Машей, заблудившейся в лесу и попавшей в дом к медведю. – Леса здешние знаю хорошо: еще в детстве с матерью и сестрой обошли их вдоль и поперек. Не заблужусь и к медведю не попаду. В лесу я ничего не боюсь, а вот в городе опасаюсь многого. Случалось, сразу не разглядишь человека, откроешь ему душу, а он плюнет в нее. Лес же естественен и правдив каждым своим шорохом, каждым писком. Даже глухой и таежный, он распознаваем и проходим, щедр и добр, если только на потаенной тропе не встретишь злого человека. А ягоды – это волшебные крапинки с платья моего детства. Я тогда в своем воображении шила для себя платье, вплетая в него цветы, травинки, листья берез и осин, сосновые иголки. А в центре узора всегда были ягоды: земляника, клубника, черника, костяника.

...Они вышли на берег речки, на котором только что скосили траву, уложив валками. Расположившись на них, достали из пакета банку с чаем, бутерброды. Перекусили. А потом произошло то, что должно было рано или поздно произойти. Василий впервые в жизни испытал сладчайшую, не передаваемую словами радость от близости с понравившейся ему женщиной. В свою скупую ласку Тася, не сразу ответившая на его настойчивые объятия, вложила столько чувства и столько желания, что Василий, потеряв голову, был на седьмом небе от блаженства и восторга.

8

А в ночь на понедельник случился с ним приступ аллергического удушья. Он временами страдал от аллергии, но такого никогда прежде не было. Даже в какое-то мгновение подумал: вот так, наверное, люди умирают. Задыхался и проваливался в обморочное состояние, пока не понял, что это предупреждение, а, может, наказание Господне за поспешную близость с Тасей. Она ему, безусловно, очень нравилась, и уже возникали мысли о женитьбе, но присутствовало и ощущение, что настоящая, большая любовь еще не пришла. Ему стало легче, когда стал молиться, прося у Бога прощения и милости, каясь, уговаривая себя, что воздержится от близких отношений до окончательного решения.

В следующую неделю они вновь встречались каждый вечер. С той лишь разницей, что Василий ни разу не взял Тасю за руку, не предпринял попыток поцеловать, хотя на прошлой неделе раза два-три это ему удавалось.

В субботу он никак не мог работать. Читал книги, делал записи с явной ленцой, небрежно, часто отвлекался, устремляясь мыслями на дальний лужок, принесший столько чувственной радости. Отправился к Тасе намного раньше условленного часа. Она и мать работали в огороде, но сразу покидали тяпки и лейки и спешно принялись готовить обед. Тася то и дело выбегала из кухни к Василию, читавшему на диване газету, с радостным удивлением и затаенной нежностью поглядывала на близкого друга, странно неспокойного, взволнованного. Его нетерпение она расценила как проявление того истинного чувства, которое так сильно хотела увидеть в нем.

После обеда они, как обычно, пошли гулять в лес, но зашагали прямиком к тому чудному лужку, а не вдоль речки, как в прошлый раз. Лужком и страстными объятиями закончилась для них прогулка и в воскресенье, в которое он не пошел на службу в храм. Ночами его мучили кошмары и боли в груди, но не такие жуткие, как в ту памятную бессонницу. Во сне им овладевала ужасающая невесомость, тянувшая в пугающую темень, в бездну. Он поднимал руку для крестного знамения, но рука не слушалась, и лишь после долгих потуг, на грани дикого страха и отчаяния ему удавалось перекреститься и проснуться, ощутив на лбу испарину. Он начинал шептать молитву и думать, что эти кошмары не могут быть связаны с Тасей, поскольку он решил жениться на ней, она ему бесконечно дорога, душевно близка, лучше жены ему никогда не найти, а любовь разовьется, рано или поздно наполнит его сердце.

9

Чтобы показать свои серьезные намерения, Василий, ужиная с Тасей, ее матерью, а иногда еще и дочерью с зятем, начинал делиться планами относительно расширения своей жилплощади в большом городе.

Возьму кредит и поменяю холостяцкую берлогу –

комнату в коммуналке, заваленную книгами и бумагами, - говорил он, - на однокомнатную квартиру. В ней будущая хозяйка создаст отменный уют, на подоконниках поставит горшочки с дивными цветами и зеленью, как в этом доме.

Подобные разговоры он заводил неоднократно, с той лишь разницей, что кредит заменял намерением занять денег у друзей, родни. Когда Василий прямо заявил, что в новой квартире хочет жить с Тасей, она предложила:

- Вася, у меня в собственности есть земельный участок в престижном месте, недалеко от газопровода, стоит он, насколько я знаю, недешево. Можно продать - строить на нем я все равно никогда не буду, а дочери с зятем это пока не по карману. Вот эти деньги и возьмешь у меня... в долг, - с небольшой паузой закончила она, не желая навязывать себя в компаньоны.

Возможно, это неплохой вариант, - проговорил Василий, и его тотчас накрыла волна удушливости, а в сознании застучало: лгу, фальшивлю.

Он все чаще стал замечать за собой, что облекается в словесную фальшь, которая пускает ядовитые щупальца в душу. Многое в присутствии Таси и ее родных он начал говорить не совсем искренно, а как бы угодничая, словно чувствуя за собой непомерную вину перед этими людьми.

10

Они не только гуляли по лесной окраине городка, но раза два съездили в местный Дворец культуры на концерт заезжих артистов, посидели в кафе, даже покружились на аттракционе в запущенном и замусоренном детском парке. В выходные, если не было дождя, шли на вожделенный лужок, о котором Василий стал думать уже с каким-то умопомрачительным наваждением, с навязчивой, одурманивающей целью, за которую потом себя презирал. После поцелуев и объятий он предлагал Тасе искупаться в прохладной речке, чтобы вместе с ней пройти некий, ведомый лишь ему, обряд очищения.

Он придумывал то одно, то другое оправдание своим поступкам, вносившим в самоощущение дискомфорт, пускался в несбыточные фантазии, лишь бы освободить душу от тягостного оцепенения, наполнить той светлой и чистой радостью, которой были окрашены их первые встречи. Он уже не мог сосредоточиться на работе, а время, отделявшее от очередного свидания, наполнял отвлеченными раздумьями, начинавшими угнетать его. Все чаще стала болеть голова, беспричинно перехватывать дыхание. Освобождение от тяжелых, морально и физически, состояний находил только рядом с Тасей. Но и это освобождение стало казаться ему мнимым, надуманным...

11

Из Подмосковья позвонила дочка Нина. Она знала все телефоны отца, в том числе телефон его сестры. Сообщила, что с мужем приобрели новую квартиру. А вот прежнюю, однокомнатную, предложила отцу купить у них в рассрочку, да еще с частичной оплатой.

Папка, дорогой, переезжай к нам, - уговаривала Нина. – Квартиру продадим тебе за бесценок, а не найдешь денег – подарим. Антошка от рук отбился, ему в этом году в школу идти, а мне – ну совсем некогда заниматься ребенком. Присмотрели тут через знакомых интересную работу для тебя – в научной организации, занимающей историей православной культуры. Именно тем, чем ты так увлечен. Ты же сам часто говорил и писал, что работа в музее тебе не нравится, надоела, соседи в твоей коммуналке пьют, скандалят, мешают писать диссертацию. Бросай все, приезжай, внук хочет видеть деда, часто спрашивает про тебя. Ему как раз необходимы сейчас пригляд и наставления умудренного жизнью и верующего человека. Все, звони, как решишь... Только не тяни. Целую...

Василий некоторое время пребывал в шоке. По дочери и внуку он очень скучал. Из родного города Нина уехала, выйдя замуж за перспективного молодого человека, семь лет назад. Тогда зять, окончивший университет и занимавшийся бизнесом, получил от друга из Подмосковья выгодное предложение. Там на ссуду, предоставленную фирмой, купили однокомнатную квартиру, в которой и родился Антошка. Несколько раз во время отпусков Василий ездил к ним, но надолго оставаться не мог, поскольку квартирка была небольшой, тесноватой. Зато в сравнительно новом доме, светлая, окнами выходящая на сквер. «Заманчиво, заманчиво», - повторял про себя Василий, вспоминая те поездки.

Как предприниматель зять далеко продвинулся, устроил Нину на хорошую работу, помог знаниями и деньгами поступить на заочное отделение в известный московский университет. Пока Антошка не ходил в садик, нанимали гувернанток. Но тут молодые родители, видимо, одумались, и решили к воспитанию ребенка привлечь дедушек и бабушек. Насколько Василию было известно, зять вел переговоры со своими родителями о переезде в Подмосковье. Они были не против, но требовалось время для решения каких-то проблем. Бывшая жена Василия, вышедшая замуж за крупного руководителя, даже думать о смене места жительства не могла – новый муж, коттедж и большое хозяйство прочно держали ее в том же городе, в котором жил Василий. Дочь и зять часто гостили в этом загородном доме, от которого было рукой подать до озера. Выходит, первым на ниву воспитания внука должен был вступить он, не связанный семьей и непритязательный человек, способный обрадоваться однокомнатной квартирке... «А почему бы и нет, ведь это моя кровь, мое продолжение», - не без удовольствия стал думать Василий о дочери и внуке, и в этих приятных размышлениях почему-то не находилось места Тасе.

12

Весь следующий день не давали работать мысли о звонке дочери. Он все больше воодушевлялся, представляя себя на пороге новой жизни в далеком городе. Особенно Василию нравилось думать, что он сможет видеть внука, когда захочет, станет помогать осваивать школьные науки, гулять вместе с ним по парку, ходить в зоопарк, водить в храм, чтобы впитывал больше светлого из далеко не однородной нашей действительности. Заманчивым было и предложение сменить работу, чтобы скорей «остепениться» и выбиться, наконец, из бедности. Он почти решился на переезд, но тут стало саднить на душе из-за мыслей о Тасе.

Надо бы предложить ей ехать вместе с ним – так будет честно. Но захочет ли Тася, не будучи его женой, переезжать за две тысячи километров в абсолютно незнакомый, чужой город, оставив больную мать, дочь, наконец, больницу, которой отдала больше 20 лет?! Надо бы спросить у нее самой, но разговор об этом представлялся Василию неким предательством, поскольку, минуя главное объяснение, программировал все ее ответы. Сначала надо сделать предложение, а оно – Василий смутно чувствовал - «не созрело». Объясняться по этому поводу будет тягостно, стыдно и горько, но необходимо, как нельзя умолчать о звонке дочери и своем намерении переехать.

Гуляя вечером вдвоем, он сумбурно рассказал Тасе о вчерашнем телефонном разговоре с Ниной.

Что ж, езжай, тебе так лучше: рядом будут дочь и внук, - проговорила она отстраненно, с легким надрывом, и отошла в сторону, доставая платок и прикладывая к глазам. Когда он подошел, отчужденно добавила:

- Я предчувствовала, что разговоры о кредите для совместного «гнездышка» с домашними цветами и зеленью – пустые, но не ожидала, что так скоро это выяснится...

Не плачь, - Василий вздрогнул, испугавшись ее слез, но больше – своего малодушия и фальшивых ноток в голосе. - Дочь просит не тянуть с ответом. Впереди столько хлопот ... Разделять их с тобой было бы обманом, ведь, согласись, не все прояснено в наших отношениях. Да и тебе непросто вот так сразу оставить близких...

Уходи, Вася. Мне все ясно, - Тася напряглась, стала неприступно холодной, чужой. – У тебя не хватает смелости принять мужское решение. Я сделаю шаг навстречу. Ты – свободен, ничем мне не обязан, меняй свою жизнь без меня, как того хочешь. Руки на себя не наложу, упиваться горем не стану...

Она побежала в сторону своего дома. Василий, догнав, приглушенно проговорил:

Перееду, решу с работой и сразу приеду за тобой...

Не лги хотя бы себе, не делай мне больно...

Он долго ходил по темным улицам один. Подчас накатывали слезы – от презрения к себе, от осознания, что почти все время в этом городке вел себя с Тасей как-то неправильно, не по-божески. Когда ситуация потребовала проявить любовь, серьезность намерений, вдруг ощутил в душе пустоту, заполняемую какой-то дикой, страшной ложью.

Всю ночь не спал. Некоторое успокоение наступило утром в храме, когда в слезах просил у Спасителя прощения. Но прощение не снизошло: слишком велик грех.

Тогда он сел писать письмо Тасе, прося прощения у нее. Постепенно приходило понимание, что ее любовь, ее слезы, ее душевная боль не должны бесследно пропасть для него. Господь дает ему шанс разобраться в себе, встать хотя бы на полступеньки выше, покаявшись в плохих, отвратительных помыслах и поступках, недостойных ее, лжи и предательстве... Потребуются немалые усилия души, уяснил он, чтобы измениться и начать думать о Тасе так, как только и можно думать о ней – с чистым и величайшим очарованием. С подлинной, не преходящей любовью. А пока - в мозгу свербит и свербит горькая, страшно тоскливая и болезненная мысль, что мерзкое и подлое начало одержало в нем вверх…

Валерий Еремин

• Назад
• Вперёд